ПРЕДИСЛОВИЕ
А.ОБОЛЕНСКОГО
Вышеславцев Аркадий Сергеевич
[псевдонимы: А.В-ъ, Старый Охотник, Ревельский барон, Старый
коннозаводчик, А.С-чъ, В.В-евъ; род. 1819, г. Москва – ум. 25 (12)
марта 1889, г. Липецк] – автор повести «Четыре дня в деревне псового
охотника», ряда охотничьих рассказов, многочисленных статей
экономического и сельскохозяйственного содержания, а также
посвященных собаководству и коннозаводству, художник-график.
Родился в семье потомственного дворянина. Служил в кавалерии. После
выхода в отставку в начале 1850-х гг. поселился в имении с.
Посевкино Борисоглебского уезда Тамбовской губ. (современная
Воронежская обл.), основав в нем конный завод и большую комплектную
псовую охоту (Сборник статистических сведений по Тамбовской
губернии. – Тамбов, 1880. – С. 87). Был единственным в губернии
владельцем чистокровных английских лошадей (3 жеребца и 9 маток). В
1873 г. Вышеславцев безвозмездно передал губернскому земскому
собранию несколько кровных лошадей своего завода. В поисках
чистопородных русских борзых, Аркадий Сергеевич объехал ряд
центральных и степных губерний России и даже посетил псарный двор
прусского короля.
Начал публиковаться с 1862 г., когда в «Журнале охоты» им, задолго
до произведения Н.П.Ермолова (1888 г.), было помещено первое
обстоятельное описание русской борзой, не потерявшее своей
актуальности для собаководов по сей день. Расширенное и дополненное,
оно позднее было опубликовано Л.П.Сабанеевым в «Природе и охоте»
(Идеалы псовых собак // Природа и охота. – 1880. – №6. – С.114-117).
Вот небольшая выдержка из него:
«Ростом Сорван был семнадцати вершков, Милотка была среднего роста с
небольшим верхом; шерсть у обоих белая, шелковистая, волнистая,
местами с завитками; глаза большие, тёмно-карие, ласковые; лапы в
комке, с длинными пальцами. Уши лежали всегда концами вместе на
затылке и даже скрещивались, когда собак брали на свору; лоб
продолговатый, узкий и едва заметным уступом сходил на переносицу,
образуя грациозный профиль греческих античных статуй; щипец до того
сухой, что ясно были видны формы и направление костей и главное
вены, и к носу несколько наклонённый книзу, без чего щипец походил
бы на лисий или волчий. Шея, сравнительно с английскими собаками,
была недлинная и поднималась от лопаток вверх не так прямо, что было
у всех породистых псовых тогдашнего времени. Зарез (как у лошадей на
затылке) меньше, чем у английских. Спина с крутым верхом, с сильными
почками, но не такая широкая и полная, как у английских собак, и
всегда пирогом, то есть с заметными позвонками, несмотря на густую и
длинную шерсть. Рёбра отнюдь не бочковатые, как у английских и
некоторых горских собак, но очень длинные, пониже локотков и с
большим расстоянием одно от другого, что при короткости собаки почти
уничтожало пахи; достаточное же расстояние между рёбрами как у
собаки, так и у лошади даёт животному возможность сильно сгибаться и
разгибаться на скаку. Зад широкий и несколько свислый, что
способствует заносить дальше под себя задние ноги; прямой крестец –
плохая рекомендация для скаковой лошади и борзой собаки.
Ноги,
особенно задние, Сорван держит всегда, так сказать, под собою, а не
за собою сзади; так же держат их олени, дикие козы, зайцы. Задние
ноги несколько изогнуты, не совсем прямые, отчего они длиннее, так
как изогнутая линия длиннее прямой; до лучковатых ног ещё далеко; с
прямыми задними ногами редко хорошо скачут и лошади и собаки.
Мускулы на задних ногах (чёрные мяса) и плечах были длинны, но не
выпуклы, у английских собак, напротив, они коротки и очень выпуклы;
первое даёт быстроту, второе – способность продолжительной скачки,
что замечается у английской скаковой лошади. Грудь не шире ладони,
так же как у волка и дикой козы, и если некоторые охотники ищут у
борзых широкой груди и выпуклых мускулов, то очень ошибаются. Хвост
(правило) был не серпом, но саблей, что, конечно, много грациознее,
и недлинный, как у многих сырых собак, но не доходит до земли вершка
на два по крайней мере... Эти стати и были, по свидетельству
охотников семидесятых годов (моего деда, отца и других старых
охотников) прошлого (восемнадцатого – А.О.) столетия, статями
чистокровных псовых борзых. «Кобель должен умещаться в
равностороннем четырёхугольнике (квадрате)», – говорил один из наших
известных старинных охотников (то есть холка, концы пальцев передних
ног и пятки задних должны составлять равносторонний четвероугольник,
из которого выходит только часть шеи и голова); сука значительно
длиннее; если она с некоторым верхом, то грациознее».
Многочисленные статьи Вышеславцева регулярно выходили на страницах
журналов «Природа и охота», «Русский спорт», «Русское слово»,
«Московские ведомости».
Подлинную известность А.С.Вышеславцеву принесла повесть «Четыре дня
в деревне псового охотника» (1887), впервые опубликованная в журнале
«Природа и охота» с посвящением брату известного композитора,
профессора и директора Московской консерватории С.И.Танеева – Павлу
Ивановичу Танееву (1845-1906). Уже после смерти автора повесть была
издана отдельной книгой (СПб., 1895).
Высокую оценку повести дал известный охотничий писатель и
литературовед Н.П.Смирнов (1898-1978). В статье «Образы прошлого»
(Охотничьи просторы. – М., 1956. – Кн. 6.) он, в частности, писал:
«Книга эта – одна из лучших в охотничьей литературе… превосходна в
композиционном построении… Автор обладал несомненным мастерством в
изобразительности, - он был незаурядным живописцем слова… от такого
описания не отказались бы ни Тургенев, ни Чехов, ни Бунин… Это
произведение можно поставить вслед за страницами «войны и мира»,
посвященными псовой охоте, и за эпопеей Дриянского «Записки
мелкотравчатого».
Однако я бы рискнул даже поставить «Четыре дня в деревне псового
охотника» несравненно выше «Записок» Дриянского, как произведение,
созданное непосредственным участником и свидетелем псовых охот на
протяжении долгих десятилетий, чего никак нельзя сказать о повести
Егора Эдуардовича, никогда не бывшего псовым охотником и писавшего
свои «Записки» по заказу братьев Кареевых, использовавших их
публикацию в качестве дополнительного рекламного хода. Что греха
таить! Продажи борзых кареевского завода резко пошли вверх после
того, как подвиги борзых литературного Алеева стали известны всей
читающей России…
Помимо статей и рассказов Вышеславцев регулярно публиковал в
журналах собственные графические рисунки.
Библиография:
А.В-въ. Четыре дня в деревне псового охотника. – СПб.:
Типолитография Р.Голике, 1895.
Старый охотник. Псовая собака // Журнал охоты, 1862. - №8.
Старый охотник. Идеалы псовых собак // Природа и охота, 1880. - № 6.
Старый охотник. Охота с дамами // Журнал охоты, 1875. - № 6.
Смирнов Н.П. Образы прошлого // Охотничьи просторы. – М., 1956. –
Кн. 6.
Смирнов Н.П. Русская охота. – М., 1972.
Булгаков М.В. По следам псового охотника А.В. // Охотничьи просторы,
2001. - № 2.
Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов: в 4-х тт. – М., 1956-1960.
Кто есть кто в русской охоте. – М., 2003.
Некролог // Русский спорт. - № 15, 1889.
Посвящается П.И.Танееву
ЧЕТЫРЕ ДНЯ В ДЕРЕВНЕ ПСОВОГО ОХОТНИКА
I
... Мы вошли в дом. Дом был старинный, барский, светлый, с высокими
комнатами и большими окнами. Мне пришло в голову, что этот дом
напоминал тот, про который наш знаменитый поэт сказал:
Почтенный замок был построен,
Как замки строиться должны;
Отменно прочен и спокоен,
Во вкусе умной старины.
Пройдя залу, которая заменяла столовую, мы вошли в большую гостиную.
В середине была дверь на балкон, окруженный цветником с массою
разнообразных цветов. Несмотря на изящество убранства, комната эта
имела совсем нежилой, холодный вид. Через гостиную прошли мы в
большую комнату с низкими диванами, простыми венскими стульями и
письменным столом. На стенах развешаны были картины охотничьего
содержания, над камином большое зеркало. Сюда принесли мои вещи. Я
отворил дверь балкона, который выходил во двор. Кругом большого
двора парк; направо - флигеля, избы, конюшни, сараи и другие службы.
Прямо против балкона два небольших пруда, разделенные широкой
плотиной; за прудом громадные каменные конюшни, а дальше бесконечно
тянется парк и кольцом огибает всю усадьбу. Перед конюшней несколько
конюхов закладывали в беговые дрожки вороного рысака. На прудах
полоскались утки. Много разнообразных собак и лежало и таскалось по
двору.
Пока какой-то мальчишка в сером казакине с светлыми пуговицами подал
мне умыться, и я переменял платье, в комнату вошел человек лет
шестидесяти, среднего роста, с белыми, как снег, волосами и такой же
окладистой бородой. Красивые голубые глаза его сохранили блеск и
имели тот приветливый взгляд, который сразу возбуждает к человеку
симпатию. Умное и вместе с тем доброе выражение лица с правильными
очертаниями внушало и доверие, и выказывало некоторую хитрость.
Седую свою голову он держал немного набок. На нем был длинный,
черный люстриновый пиджак, из бокового кармана которого торчал
кончик маленькой трубки. Это был один из редких оставшихся
экземпляров управляющего, воспитанного при, блаженной памяти,
крепостном праве. Он низко мне поклонился; я подал ему руку.
- Александр Васильевич Кругликов, - прибавил он. Мы вошли в
столовую.
На мой вопрос, охотник ли он, Александр Васильевич ответил,
вздохнув:
- Травлю-с.
Зная хорошо, сколько интересного можно услыхать из уст такого
старика - охотника, я старался вызвать его на рассказы. Это долго
мне не удавалось.
Случайный мой вопрос сразу развязал ему язык.
- Я думаю, тяжело уж вам верхом-то ездить? - спросил я.
- Мне-то? - сказал он, как будто обидевшись. - Еще молодой-то за
мной потягается. По две недели травлю, только на ночь с лошади и
слезаю. С двенадцати лет на лошади-то, - привык. В отъезжее за
полтораста верст ездим, никогда в тарантас-то не сажусь... - И пошел
мой старик.
Тут я узнал от него, что он несколько раз падал с лошади. Первый раз
два ребра переломил, другой раз руку. - А один раз, - прибавил он, -
ничего не сломал, да хуже было. Головой треснулся; лису травил, да в
пеньки и попал. Шесть недель вылежал. Только вот теперь долго
скакать не могу или в гору скоро идти - задыхаюсь.
- А нынешний год много волков взяли?
- Три выводка взяли, четырнадцать штук и с переярками, со всем.
Теперь близко волков нет. В Васильеве тут у нас ушло два молодых,
должно быть, далече свела, проклятая. Пять ночей Василий Егоров
ездил, да нигде подвыть не мог, - увела, должно, далеко...
Мы пошли на псарню. Очутившись в чистом поле, я невольно
остановился: вид был замечательный. Налево под горой текла
серебристой лентой небольшая, извилистая речка, на одном берегу
которой живописно приютилась ветхая водяная мельница; наверху горы,
на противоположной стороне, выглядывала из массы окружавшей ее
зелени небольшая деревня, а немного правее, подальше, на высокой
крутой обрывистой горе, густо поросшей сплошным дубняком, с зелеными
и ярко - желтыми листьями на самом верху, видна была площадь,
окруженная белой оградой с величественно стоявшей посредине белой
церковью и высокой колокольней. Еще правее, среди бесконечных садов,
раскинуто было большое село; сбоку его церковная ограда с
полуразрушенными зданиями и большим храмом, окруженным кладбищем.
- Что это за село? - спросил я, указывая на разрушенные церковные
здания.
- Упраздненный монастырь, - ответил старик. - А вон наш псарный, -
прибавил он, указывая на видневшуюся прямо вдали небольшую сосновую
рощу с деревянными зданиями, выкрашенными серой и красной красками.
Через несколько минут мы подходили к роще. Штук шесть или семь
гончих щенков с лаем бросились на нас.
- Стой, стоять, - послышался детский голос из рощи и вслед за этим
выбежал мальчишка с арапником и, прогнав щенков, снова скрылся в
роще.
Около дверей выпуска стоял человек, на вид не более лет 50, обросший
рыжей, окладистой с небольшой проседью бородой, высокого роста,
отлично сложенный, широкоплечий, с необыкновенно умным выражением
лица. Серые хитрые глаза его так и пронизывали вас насквозь. Он был
в черной короткой суконной поддевке, подпоясанной ремнем, с трубкой
в зубах. Увидав нас, он быстро спрятал трубку, не погасив ее даже, в
боковой карман. Рядом с ним стоял небольшого роста коренастый парень
лет 20, в желтом суконном казакине, в ярко-красной с серебряным
околышем фуражке и большим рогом через плечо. Немного поодаль два
мальчишки, в точно таких же казакинах и фуражках, стояли с
распущенными арапниками. При нашем появлении все сняли шапки, но
никто не двинулся с места.
- Собак надо показать, Василий Егорыч, - обратился Кругликов к
рыжему мужику.
- А барин не будут? - спросил он мягким, нежным голосом.
- Нет, они заняты.
- Иван, - крикнул Василий Егоров, посмотрев на молодого парня, сразу
изменившимся строгим, твердым голосом, - давай гончих в рощу!
- Выжлятники! - прибавил он уже совсем грубым голосом и строго
посмотрел на мальчишек. - Отпирай выпуск, гончих в стаю, к рогу.
Видно было сразу, что это был настоящий придворный: умел и
повиноваться, и повелевать. Все бросились к дверям выпуска.
- А вы доезжачим служите? - спросил я Василия Егорова.
- Никак нет-с, - ответил он мягким приятным тенором. - Иван ездит
доезжачим, вот этот парень, что тут стоял, а я ловчим езжу. Стар я,
не могу - седьмой десяток уже пошел. Ну и хворь опять, простужен
весь, ноги больно замучили, ревматизм, значит, и от лошадей большое
страданье имел. С лишком 40 лет выездил у графа Николая Петровича
Апраксина выжлятником сперва и доезжачим, да вот здесь у барина уж
сколько лет. Известное дело - такая должность: всего примешь; по
трое суток мокрый, не разувавшись, ну и под лошадьми много раз
бывал. Все видел-с, и теперь приходится на подвывке-с, всяко бывает,
иногда тоже много примешь. Ну, а на лошадь теперь только по волку
сажусь, а то с ружьем мне барин дозволяет; ни по зайцам, ни по лисе
не езжу.
Я не верил глазам. Передо мной стоял знаменитый апраксинский
доезжачий Василий Егоров. Сколько чисто легендарных рассказов слышал
я от старых охотников об этом лихом артисте - доезжачем. Он слыл
между охотниками не только знатоком своего дела, но даже почти
колдуном.
Я с каким-то немым удивлением смотрел на этого человека, так, как
смотрел бы заядлый музыкант, если бы перед ним вдруг появился Моцарт
или Бетховен.
Навстречу нам медленно шел N; впереди его бежал черный сеттер из
породы гордонов.
Мы встретились. Я отрекомендовался.
- Очень рад, - сказал он, подавая мне руку.
Я напомнил ему о наших встречах и прибавил, что, может быть, он меня
не узнает, так как в то время я служил в гвардии и ходил в военном
мундире.
Он пристально на меня посмотрел и сказал: "Напротив, я вас хорошо
помню; мы встречались в Петербурге и, кажется, в Ницце".
Я объяснил ему цель моего посещения.
- Вы охотник, очень рад, поедем вместе в поле.
Пошли в кабинет. В коридоре встретили старика Кругликова.
- В Ивняках волки, - сказал ему N.
- Что же, надо ехать; место важное, надо ехать, - повторил
Кругликов.
Вошел Василий Егоров и, перекрестившись три раза, сказал, низко
кланяясь:
- Здравствуйте, сударь.
- Низкопятов письмо прислал. В Ивняках третий день слышны голоса.
- Выводка там нет-с, - ответил Василий Егоров утвердительно, - разве
набродные. Из бора, может быть; там, говорят, рубить начали, чай
потревожили, вот и перевела.
- Поезжай сейчас, не отдадут ли ночью голоса, возьми мальчишку. Если
есть волки, пришли пораньше мне сказать; я сейчас же выеду с охотой.
Я заметил по-французски, что, не лучше ли послать завтра утром, так
как ночь темная и дождик.
- Пустяки, - ответил хозяин, - когда есть спешное дело, усталости
быть не должно, а если не выезжать ночью, то придется сидеть дома, и
прибавил по-русски: - Откладывать нельзя, могут сойти.
- Как можно, а уйдут? - сказал старик Кругликов и, сообразив,
очевидно, что я возбудил по-французски этот вопрос, злобно на меня
посмотрел.
- Мне, право, совестно, что я причиною... - начал было я.
- Ничуть, - перебил меня хозяин, - если бы и вас не было, все равно
я послал бы подвыть; мы не упускаем таких случаев.
- До завтра оставлять нельзя-с, - сказал утвердительно Василий
Егоров, - она не …м пометала. Зверя чуть побеспокоят, он и сойдет,
где его потом искать-то? Нет, воля ваша, а прикажите сейчас ехать-с.
- Бери одного выжлятника и марш.
- Дозвольте еще кого-нибудь хоть из конюхов взять. Нужно будет на
заре материков покараулить. Одного я сюда пришлю, а сам отдохну,
утром соснуть до вас надо.
- Возьми, кого знаешь. Скажи Морозову, чтобы нарядил побойчее
кого-нибудь.
- Слушаю-с. Я сейчас седлать прикажу, а сам, закушу немножко, да и
отправлюсь.
- А далеко? - спросил я.
- Нет, пустое, - сказал Василий Егоров, - верст пятнадцать, больше
не будет. Спокойной ночи, - прибавил он, поклонившись, и вышел.
Я отворил балкон. Сыростью, холодом обдало меня. Ветер был сильный,
косой дождик лил на балкон, тьма была такая, что перед самым носом
ничего не было видно. У конюшни с фонарями седлали лошадей. Высокая
фигура Василия Егорова, покрытая буркой, к свету ясно была видна. Он
вторачивал что-то к седлу.
- Рога возьмите, рога, - кричал он. - Дорогой неравно растеряемся -
голос подать. У острова от самой сечи, там трубить уж не смей.
Через несколько минут три всадника выезжали со двора. К фонарям
хорошо видно было движение лошадей. Мороз пробежал по моему телу,
жутко стало мне. "Боже мой, - думал я, - в такую ночь ехать к
волкам!"
Фонари погасли. В этом доме не признают ни ночи, ни дождя, ни
непроходимой дороги, ничто не останавливает их.
"Тяжела жизнь охотничья!" - сказал я, входя в комнату и закрывая за
собой дверь.
II
"Кто же охоты собачьей не любит,
Тот в себе душу заспит и погубит"
Некрасов
- Петр Николаевич, а Петр Николаевич! - будил меня рано утром старик
Кругликов.
- А... что... - не понимал я спросонья.
- Вставайте, сейчас седлать. Десять волков Василий-то Егоров подвыл.
Сейчас оттуда прислал. Долго голосов не отдавали, ветер ночью-то
был. Под утро уже отдали.
Я открыл глаза. Старик в одной рубашке и жилете стоял около меня.
Вдруг во дворе послышался рог стремянного "седлать". Затем небольшой
интервал, и другой раз протрубил стремянный: "тревога". Кругликов
опрометью бросился из комнаты. Я накинул пальто и вышел на балкон.
Погода была удивительная. Ясно и тихо было, не шелохнет; солнце
только что начинало всходить.
Прежде всех выскочил доезжачий Иван, продолжая что-то жевать, затем
из избы показался Морозов и с разных концов выжлятники и борзятники.
Все сразу вывели лошадей, побежали с ними к пруду, напоили и не
более как минут в пять все было поседлано. Доезжачий с выжлятниками,
на ходу вскочив на лошадей, с места карьером помчались по
направлению к псарному. Я посмотрел вправо. У сарая уже стоял
заложенный парой тарантас и тележка в одиночку. Конюхи возились
около экипажей. Одни укладывали сено в тележку, другие возжали. Два
мальчишки сидели на козлах.
- Чай кушать пожалуйте, - сказал камердинер, одетый в охотничье
платье. Я вышел в столовую. Хозяин, уже в полном охотничьем костюме,
пил чай. Кругликов, со сворой через плечо, прибежал в столовую и
наскоро выпил всего два стакана чаю.
Когда мы выходили из дверей, стремянный в парадном охотничьем платье
стоял на вытяжке.
- Давай рог "садиться", - сказал N.
- Слушаю-с, - громко ответил тот и, пропустив нас, скорым шагом
пошел к выходу. Я натянул сапоги, взял папирос и вышел на балкон.
Все сидели на конях. У парадного подъезда два конюха держали
кровного рыжего карабаха.
- Стой, стой, Гудал, - говорил ласково стремянный, поправляя
подпруги. Гудал нетерпеливо рыл передней ногой землю. Солнце
осветило ему бок. Как атлас, лоснилась его короткая, золотистая
шерсть. Вычищен, выглажен он был на славу. Черные грива и хвост
замыты, расчесаны, копыта подмазаны. Я редко видел такую статную,
красивую лошадь. Два черных, как смоль, навыкате глаза, маленькая
сухая арабская голова и красные кровавые ноздри придавали Гудалу
изящный, но вместе с тем лихой, отчаянный вид.
В это время вышел хозяин. Все сняли шапки.
- Сколько напуску? - обратился он к доезжачему.
- Тринадцать смычков-с, - ответил тот.
- Молодых оставил дома?
- Так точно-с.
- Гонцов всех взял?
- Фагота оставил, все еще хромает.
- В острове не горячись, разбирай толком. На логово насел, души.
Держись под гончими. Гонцов слушай, веришь - подваливай, зря не
вали. Береги, если на зайца натекут, сбивай скорее; как перевидел
зверя, подавай больше.
- Слушаю-с, - ответил Иван.
- А вы, выжлятники, не зевать. Доезжачего беспрестанно слушай; знай,
где он; рог и голос в оба уха слушай. Услыхал "сбивать", лети
стрелой. Зря не гоняй, по зайцу береги лошадь, по зверю не щади,
души.
Выжлятники смотрели ему в глаза, но ничего не ответили. Настала
очередь борзятников.
- До острова свор не бросать, - отдавал приказ хозяин. - Дорогой
ступайте за мной. Под островом не спать. - Последние слова он
сказал, обращаясь к мешковатому Леонтию. Все посмотрели на него и
улыбнулись.
- Слушай доезжачего рог. По матерому подавай скорее "на драку",
ближняя свора помогай, а то вы все рады броситься, только подай "на
драку", а лазы пустые, зверь-то и прорвался. Зверь не местный,
набродный, живо врассыпную пойдет. Принимай зверя скорее, возиться
нечего. Сострунил или отколол, брось его тут. Скорее свору - и на
лаз. К острову подходить тише; не шелохнись.
Мы сели на лошадей.
- Ходи! - крикнул N. обращаясь к доезжачему.
Тот подал в рог, двинулся, и мы поехали вслед за ним.
Спустились с горы, переехали ветхий, покачнувшийся мост и пошли
луговой дорогой, тянувшейся около маленькой, крутобереговой речки.
Вдали виднелась высокая гора, поросшая сплошным дубняком, и
упраздненный монастырь, который я видел из парка, величественно
выделялся из окружавшей его зелени.
Мы въехали в сосновый лес.
- Как славно пахнет сосной, - сказал я, глубоко вдыхая в себя
воздух.
- Да, хорошо, - ответил небрежно хозяин. Выехавши из леса, мы
очутились на полевой дороге.
- Стоять, - крикнул N. оборачиваясь к стремянному и останавливая
лошадь.
Тот подал рог. Шедший впереди доезжачий остановился.
- Мы пойдем прямо полем, - тут ближе, а тарантас дорогой. Посылай,
Васька, не зевай, вам версты три лишних.
Тот хлестнул по лошадям, и тарантас с тележкой скрылись из виду.
Только что мы повернули сжатым ржаным полем, как из-под ног лошади
доезжачего выскочил русак - материк. Стая в смычках приняла его
навзрячь. Борзые на задних ногах встали на сворах и чуть не стащили
с лошади борзятников. Никто не отдал своры. Жаль мне было русака.
Если бы у меня была свора, я бы непременно пустил борзых.
- Потравить бы надо, - сказал я.
- Собак нужно беречь, - ответил хозяин.
Иван и выжлятники заскакали стаю; послышались удары арапника. "Стой,
стоять", и стая снова молча двинулась за хвостом доезжачего, а
напуганный русак, приложив уши, катил полем.
Пройдя верст пять, мы подъехали к большому селу. Масса хлеба стояла
в поле; село, видно, было богатое. N повернул к одному из одоньев.
Вся охота остановилась.
Был праздничный день, все село высыпало на улицу. Мальчишки и
девчонки бежали сзади, по временам слышался детский голос:
- Собачки-то, собачки...
- Мотри, она тебя съест! - кричал мальчишка.
- Ан не съест, - отвечала девочка в длинном зипунишке и побежала за
собаками.
Четверть версты проехали мы за село. По дороге торопливо шла баба в
ярко-красном сарафане; при виде гончих она своротила с дороги и,
поклонившись, пропустила Ивана.
- Маша! - вырвалось невольно у N.
Он круто своротил с дороги и остановил Гудала. Охота также
приостановилась, но он махнул рукой, и все пошли дальше. Я невольно
осадил лошадь.
Стройная, необыкновенно красивая брюнетка, лет семнадцати, стояла
около дороги. Она была одета в красный кумачовый сарафан и белую
кисейную чистую рубашку. Все сидело на ней с отпечатком особого
кокетства. Длинная, черная, вороного крыла, с небольшим стальным
отливом, коса, заплетенная в две пряди, спускалась почти до земли. В
концах косы вплетены были две желтые шелковые ленты. Большие
навыкате черные глаза, закрытые сверху густыми ресницами, блестели
каким-то вызывающим огнем. Высокий, как из мрамора выточенный лоб,
матово-смуглая кожа, несмотря на загар, имела необыкновенно нежный
вид. Густой румянец равномерно покрывал обе щеки; небольшой
правильный носик, с прозрачными тонкими ноздрями, и малинового цвета
полураскрытые губки, с белыми ровными зубами, придавали ей вид
сладострастной красавицы.
Когда я через несколько мгновений, очнувшись от сильного
впечатления, понял, что я лишний, я толкнул своего донца. Но,
проехав несколько шагов, не выдержал и обернулся. Она стояла около
лошади, правой рукой опираясь на ее шею, и что-то тихо говорила N.
который нагнулся с седла к ее головке. Глаза и улыбка ее ясно
выражали удовольствие.
Когда я догнал старика Кругликова, он, обернувшись ко мне, сердито
проворчал:
- Нарочно за село вышла с барином повидаться. Все шуры-муры, знаем
мы их! Нужно подождать барина, - крикнул он доезжачему. Все
остановились.
- Далеко до острова? - спросил я.
- Вплоть, - ответил Иван, - он за горой, не видать.
Старик слез с лошади и, пристально смотря на дорогу, выражал полное
нетерпение. Более получаса прошло. Наконец, вдали показался всадник,
и затем увидели, как стрелой мчал Гудал по дороге своего седока;
взмыленный, он сразу остановился около нас. Проехав небольшой
перелесок, мы стали спускаться с горы, и глазам нашим предстала
следующая картина: под горой текла довольно широкая река, с пологими
берегами; как серебристая змея, извилась она полукругами и
неправильными изгибами и, суживаясь, пропадала вдали. Через реку,
прямо под нами, перекинут был небольшой мост. Далее тянулась большая
котловина, вся поросшая скошенной травой и оканчивающаяся с трех
сторон небольшими возвышенностями, на которых в разных местах, как
зеленый бархатный ковер, виднелись полосы озимей и сжатые, желтые
поля. С четвертой стороны, влево от моста, котловина продолжалась
далеко лугами и оканчивалась хвойным лесом. В середине котловины был
остров (лес), на вид не более десятин пятидесяти. Имея почти
правильную форму овала и поросший сплошным ивняком с торчащими
кое-где большими березами, он, по направлению к мосту, оканчивался
совсем острым углом. Около леса в разных местах луга стояли большие
стога сена.
- Вот где волки, - сказал Кругликов, указывая на овальный остров
котловины.
Под одним из стогов, недалеко от моста, закутавшись в бурку, спал
Василий Егоров. Около него ходила поседланная гнедая лошадь. Направо
на самом высоком месте сидел верхом на лошади молодой парень и
пристально смотрел на лес. Переехавши мост, все замолкли, ни
малейшего звука не издал никто. Иван стал махать верховому, чтобы он
подъехал, но тот, видимо получив приказания Василия Егорова - не
двигаться с места и следить, не вышли бы волки, - не обращал
никакого внимания на знаки Ивана. Все слезли с лошадей. Иван послал
выжлятника, приказав ему потише подъехать и разбудить Василия
Егорова. Выжлятник Ванюшка - бойкий мальчишка - растолкал Василия
Егорова, поймал его лошадь, подтянул подпруги, и они подъехали к
нам. Весь последующий разговор происходил шепотом.
- Здравствуйте, сударь! - сказал Василий Егоров, обращаясь к
хозяину. - Я вашу милость так рано не ждал. Соснул маленько. Еще
полден нет, - прибавил он, смотря на солнце.
- Половина двенадцатого, - сказал я, вынимая часы.
- Отдали голоса? - спросил N.
- К утру уж отдали, когда погода поразведрилась; один матерой, три
переярка-с и шесть молодых. Да вот я Игнатия, чуть еще брезжиться
стало, на горе поставил смотреть, не вышли бы, подлые, так он
говорит, часа так два назад еще материк от речки ввалился.
Он махнул Игнатию рукой; тот направился к нам.
- Извольте отдохнуть немного, - сказал Василий Егоров, расстилая
свою бурку, - а нам с Иваном остров обойти нужно.
... Прошел час; наши не возвращались с острова. Некоторые борзятники
дремали.
Наконец на опушке показались ловчий и доезжачий. Они остановились
невдалеке от острова, и Василий Егоров долго толковал что-то Ивану,
указывая беспрестанно пальцем то в правую, то в левую сторону
острова. Наконец медленно подошли они к нам.
- Извольте садиться, - сказал Василий Егоров.
Мы с Арсентием стали на лаз. С горы нам все было видно как на
ладони. Я затаил дыхание и не отрывал глаз от острова. Послышался
рог доезжачего и сразу громко заорал он:
- Улю, лю, лю, о-го-го, буди его, буди!., тут лежит, тут! Доберись
до него, доберись, собачки, ну-ка его, ну-ка его!..
- Гау, гау, гау, - раздался пискливый голос собаки.
- Скрипка отозвалась, - сказал мне шепотом Арсентий, - значит верно.
Мы оба, пригнувшись к седлам, затаили дыхание.
- К нему, к нему! - послышался голос Ивана.
- Вались, гончие, вались к нему!.. - раздался по всей котловине
громкий, чистый, ясный тенор Василия Егорова.
- Ну, у старика голос - чудо! - шепнул я Арсентию.
- Такой голосище - на диво! - ответил тот.
- Вались, вались! - повторил Иван, и сразу вся стая заварила. Кто-то
подал рог.
- Ванюшка выжлятник - по красному, - сказал Арсентий.
Варом варили гончие. По временам густой, отрывистый бас какого-то
выжлеца выделялся из всех и покрывал всю стаю. Вдруг раздавались
отчаянные с заливом голоса и пискливый голосишко какой-нибудь
выжловки, дошедший до слуха на мгновение, покрывался немедленно
ревом всей стаи. В промежутках слышались громкое, зычное порскание
Василия Егорова и отрывистый голос Ивана.
Весь лес ожил, зашевелился, застонал.
Если вы, читатель, не охотник, вам трудно понять, как бьется сердце
и замирает дыхание, когда слышишь отчаянный вопль дружной стаи и рог
доезжачего: "по красному". Если же вы охотник, вы поверите мне, что
в эту минуту я забыл и красавицу Машу, и все на свете и, пригнувшись
к луке, замер в каком - то страстном упоении. А лес все стонал,
стонал и стонал. Казалось, что каждое дерево двинулось с места,
казалось, - ад кипел в самой середине леса. Провела стая кругом и
снова вернулась в нашу сторону.
Вдруг направо от нас кто-то заорал отчаянным голосом:
- Ну-ка его, ну-ка его! - и Петрушка, пригнувшись к луке, мчался
вниз к лугу, неистово погоняя арапником своего чубарого коня. Вперед
всех несся половый Похвал, за ним сука Зима, а сзади белый хортый
Наян. Навстречу им из острова, поджав хвост между ног, заложив уши и
беспрестанно робко озираясь, катил громадный волк - материк. Он
показался мне чудовищных размеров.
Со всего размаха грудь с грудью встретились они с Похвалом, удар был
сильный, оба кубарем полетели на землю. Я невольно на мгновение
закрыл глаза. Волк вскочил, но не успел сделать и двух шагов, как в
шиворот взял его Наян, в ту же минуту Зима хватила за гачи. Похвал
справился и мертвой хваткой повис на ухе волка. На секунду осилили
собаки, приостановили зверя. Петрушка подскакивал уже близко к волку
и, задыхаясь от крика, подал "на драку". Но было уже поздно. Не
поспела свора Леонтия в тот момент, когда собаки остановили волка.
Зверь быстро приподнялся на воздух, сделал как будто небольшое
усилие - и собаки, как дождик, разлетелись в разные стороны. Похвал
сел на задние ноги и жалобно завизжал. Видно было, что он был
поранен. Наперекоски в это время подоспела черно-пегая сука Леонтия,
но, не сделав даже хватки, остановилась около зверя. Еще секунда -
черный Лезгин в шиворот и снова кубарем покатился со зверем,
подскочил Арап и опять приостановили волка. Ни Петрушке, ни Леонтию
не удалось в этот момент подоспеть, несмотря на то, что секунды две,
может быть, собаки держали зверя. Волк стряхнул Лезгина и далеко
отбросил Арапа: тот полетел в сторону и встал хромая.
Освободившись от собак, волк покатил по направлению к реке, отделяя
все дальше и дальше четырех скакавших за ним борзых. В это время вся
стая была уже на лугу и следом гнала волка. На опушке показался
Василий Егоров, за ним Иван, и оба подали голос: "Сбивать". С двух
концов острова выскочили маленькие выжлятники и, пригнувшись к луке,
на своих белых, резвых лошадках покатили за стаей. С одного слетела
красная шапка, он продолжал скакать. Иван тоже поскакал вслед за
ними. Добравшись до реки, волк бросился в воду и вплавь перебрался
на другой берег. Борзые остались на берегу. Стая, взяв на зрачок
зверя, в то время, как он вылезал на другой берег, вся с голосом
поплыла на ту сторону. Выжлятники не поспели. Все было кончено, -
стая сорвала, охота пропала.
Василий Егоров и Иван, беспрестанно подавая в рог, кричали:
- Береги, выжлятники, стаю, береги!
Наверху, влево от нас, старик Кругликов начал травить, очевидно,
шумового зверя, него ругательства далеко разносились по всей
котловине.
- Александр Васильевич травят, - сказал мне Арсентий.
- Слышу, - ответил я, но посмотрел в другую сторону: меня
интересовала более всего стая. Выжлятник поменьше начал отделять
своего товарища. Видно было, что под сравнительно легкой ношей
свободнее скакала лошадь. Подъехав к берегу реки и не приостановив
даже на секунду лошади, он со всего карьера ухнул с ней в воду. Я
невольно вздрогнул. Быстро переплыл он реку, ухватившись за гриву
лошади, и не успели еще все гончие выбраться из воды, он заскакал
передних, сбил со следу, воротил их к реке и вплавь погнал на нашу
сторону. Волка, конечно, давно-давно уже не было видно.
Иван принял стаю. Другой выжлятник без шапки проводил Ивана до
острова, а маленький Арсенька, переплывши на эту сторону, слез с
лошади, снял сапоги, вылил из них воду и, сев на лошадь, рысью
поехал к лесу. На дороге он поднял фуражку своего товарища. Не успел
Иван со стаей ввалиться в остров, как снова сразу заварили гончие.
- Береги, в ноги, - крикнул Василий Егоров зычным голосом.
На той стороне начали травить. Две гончих отшиблись и повели влево.
Тотчас сбил их выжлятник и подвалил к стае.
Я рассеянно взглянул на луг. У меня сразу замерло дыхание и
положительно потемнело в глазах. Прямо на штык нам между кочками лез
порядочной величины волчище.
- Матерый! - шепнул я.
Арсентий, ничего не ответив, отрицательно покачал головой. Наши
собаки пометили и стали рваться на своре. Арсентий пригнулся к
седлу, затаил дыхание и не отдавал своры. Видно было, что это был
настоящий, опытный борзятник. На опушке показался Иван.
- Стой, стоять, - крикнул он и, не пустив даже гончих вывалить из
острова, вернул их и снова запорскал.
В лесу послышались два выстрела; волк наддал и быстрее пошел на нас.
Одна из наших борзых взвизгнула. Зверь сразу остановился, поднял
голову, поставил уши и, вероятно, оглядев нас, круто повернул и
пошел обратно в остров. Арсентий отдал свору. Собаки живо настигли
зверя. Взвизгнул Арсентий, когда собаки были уже близко. "Ну-ка его,
ну-ка его, мерзавца", кричал он. Мы карьером неслись к зверю. Первый
выехал Лиходей и, хватив волка в шиворот, остановил его на месте.
Тотчас же подоспел Красавец и мертво взял его в ухо; сука только
щипнула раза два. Кубарем слетел Арсентий и всей грудью навалился на
волка. В одно мгновение он ловко сострунил его и перевязал ему
бечевкой ноги. Долго не мог он оторвать Лиходея. Арапником пришлось
разжимать ему щипец. Глаза у него налились кровью, он замер на
звере. Наконец отбили собак, взяли их на свору и рысью отправились
снова, на лаз. Большой переярок остался, соструненный и связанный на
месте.
- С полем имею честь поздравить, - сказал Арсентий. - А ведь раненый
матерый нашим лазом, подлец, прошел, пока мы травили, - прибавил он
с досадой.
- Я не видал.
- Я видел, да ничего не поделаешь. С Лиходеем долго провозился.
Послышался еще выстрел. Гончие из кожи лезли, оглашая всю котловину
диким музыкальным воплем. Василий Егоров и Иван, держась около них,
подзадоривали собак. На той стороне снова начали травить. Я случайно
обернулся налево и увидел следующую картину.
Петрушка сидел верхом на волке и откалывал его кинжалом. Собаки
держали зверя. Чубарый стоял, понурив голову. Вдали лежал раненый
Похвал. Леонтий, смирно стоявший внизу, вдруг помчался наверх, не
спуская собак со своры.
- Что-нибудь пропустил, проспал, - сказал, улыбаясь, Арсентий. - Ишь
помчался, - прибавил он, указывая на Леонтия.
Наконец стая умолкла. Ничего долго не было слышно. Снова отозвалась
какая - то гончая, и снова лес задрожал от неистового гона.
Несколько раз подавали "по волку". С полчаса держала в сторону стая,
ничего не выходило в поле и выстрела не было слышно. Вдруг на
секунду замолкла стая и послышались голоса собак, как будто
вцепившихся друг в друга. Иван и Василий Егоров что-то громко
закричали.
- Из-под гончих зверя приняли, - сказал мне Арсентий. Через
несколько минут на опушку выехал Василий Егоров; поперек лошади
спереди лежал молодой волк. Он сбросил волка и быстро скрылся в
лесу. Три гончих гнали в левой стороне острова. Иван подвалил собак,
но не успели гончие дружно взять, как ружейный выстрел, другой - и
послышался голос:
- Дошел, дошел.
Долго продолжалось молчание, как будто умерло все в лесу, наконец
пешком, ведя в поводу лошадь, показался Василий Егоров и подал
отзывной рог.
- Поедем, - сказал я Арсентию.
- Нельзя, - ответил он, - когда Иван подаст, тогда можно.
Послышался рог доезжачего, все борзятники поочередно ответили и
двинулись с лазов. Из острова выехал Иван и, став на пригорке, начал
подзывать гончих.
- К рогу, к рогу вались! - слышались в острову голоса мальчишек -
выжлятников и хлопанье арапника.
С большим трудом мы вдвоем с Арсентием приподняли нашего волка,
второчили его на буланого и поехали к тарантасу.
Приехал хозяин, за ним стремянный и Василий Егоров.
- Вот этого из-под гончих приняли, - говорил Василий Егоров,
выторачивая волка.
- Сколько же всего взяли? - спросил я.
- Шестерых-с; двух переярков-с и четверых молодых-с. Стало быть, вы
переярка, одного молодого - Морозов, Василий Иваныч, Петрушка
одного-с, из-под гончих приняли одного-с, барин по матерому
стреляли, сильно ранили, не должен бы, кажется, уйти, - по вашему
лазу ушел. Долго Арсентий с переярком копался.
В это время подъехал старик Кругликов, лицо его сияло от радости.
Поперек лошади лежал волк - переярок, в тороках матерая лиса.
- Каков милак-то? - говорил он, указывая на волка.
- С полем, Александр Васильевич, - сказали почти все.
- Благодарим покорно, - ответил он, сняв фуражку и раскланиваясь
направо и налево.
... Напились чаю. Стремянный дал в рог; все засуетились. Волков
привязали на грядки тележки и тарантаса. Подошел к тарантасу
какой-то мужик с дубиной.
- Там волчище большичинный в поле лежит, - сказал он, снимая шапку,
- я к яму подошел, - отбежал маленько, опять лег. Поопасся я,
признаться, подойти близко, - огрызается больно.
Василий Егоров взял ружье, приказал одному из охотников со сворой
ехать за ним, посадил мужика в тележку и уехал отыскивать волка.
Мы, проехав село, остановились у одоньев, ждать Василия Егорова.
Вскоре показалась тележка. Поперек лежал громадный волчина с
высунутым языком, из рта струилась кровь.
Все обступили волчицу.
- В правый бок по первому-то выстрелу, а из левого в зад, - объяснил
Василий Егоров, указывая на раны волчицы.
- Жива была, когда ты ее нашел? - спросил Кругликов.
- Мертва почти. Дышала еще. Я только по носу палкой раза два ударил,
- ну и готова.
Стало смеркаться. Хозяин посмотрел на часы и, обращаясь к старику
Кругликову, сказал:
- Вы идите, Александр Васильевич, а я вас догоню.
Он круто повернул лошадь и небольшой рысью поехал по направлению к
березовой роще, которая была видна невдалеке от села. Стремянный
Арсентий повернул за ним.
- Не езди, не нужно, - крикнул он ему.
Мы пошли дальше.
Вскоре стало совсем темнеть.
- Иван, - крикнул старик Кругликов, - надо остановиться подождать
барина-то. - Тот повернул лошадь и остановился. Измученные гончие,
обрадовавшись, свернулись в кучу и легли под задними ногами
иноходца. Все слезли с лошадей. Прошло несколько минут; старик начал
беспокоиться:
- Что это барин-то не едет, - говорил он, качая головой. - Подай-ка,
Иван, рог. - Звучно раздался рог Ивана среди ночной тишины;
переливаясь и постепенно ослабевая, далеко улетал звук. Ответа не
было. Кругликов лег на землю и приложил ухо.
- Не слыхать, - говорил он.
- Зачем он к лесу-то поехал? - спросил я старика.
- А давешняя-то, - шепнул он мне на ухо, - Машка-то, чай, там...
Прошел час. Кругликов приходил в отчаяние.
- Чу! - вдруг сказал Иван, - словно Арсентий голос подает. - Старик
снова прилег к земле.
- Стой-ка! - крикнул он трубившему Ивану. - Точно так, Арсентьев
рог.
- Ну-ка, подай еще - отвечает, - сказал, успокоившись, Кругликов.
Через несколько минут Иван снова подал голос. Вдали, на этот раз
явственно, послышался рог Арсентия, и минут через десять мы услышали
топот лошадей.
- Извините, пожалуйста, Петр Николаевич, - сказал, подъезжая,
хозяин. - Мне нужно было сторожа видеть...
Иван двинулся, мы потянулись за ним. Ночь была самая темная. Лошади
беспрестанно спотыкались по неровному полю, один Гудал шел совсем
твердой поступью и ни разу не споткнулся.
Песню, Петрушка, начинай! - крикнул хозяин.
Сзади раздался чистый, звучный тенор:
"Вниз по м-а-а-ту-шке по Во-олге"... Хор подхватил, и далеко -
далеко раздалась русская песня; переливаясь, неслась она по
бесконечной пустоте, шири и глади, в эту непроглядную ночь...
1857
|